И лишь много лет спустя, когда я выросла и объездила самые разные европейские города, я поняла, чего я так жаждала. Но окончательно я поняла это совсем недавно, когда во второй раз в жизни побывала в Санкт-Петербурге.
Это была спонтанная поездка. Мы с семьей поселились в удивительном доме Бассейного товарищества 1914 года. Там была своя подворотня, двор-колодец и потолки 3.60. За стеной каждый день играли на фортепиано. И каждый вечер я слышала, как дребезжит посуда в стенном шкафу, потому что где-то под нами шли поезда метро. По утрам я выскакивала в булочную № 45 на углу этого старого дома и покупала что-то к завтраку. Я шла среди этих удивительных фасадов и изо всех сил представляла себе город 20-40-60 лет назад. И понимала, что неистово завидую тем, кто рос в этих «декорациях», для кого эти задники были привычным фоном жизни. Не безликие пяти и девятиэтажки с разбитым серым бордюром и чахлым тополем во дворе, а вот эта неимоверная красота, которая несла в себе свои по большей части печальные и трагические истории.
И мне совсем не хотелось выбираться ко всем этим избитым туристическим достопримечательностям, кишащим иностранцами и экскурсоводами. А хотелось ловить жизнь, стирать границы времени в этих гулких, грязных дворах и рисовать в воображении простую ленинградскую жизнь. И в эти моменты я изо всех сил пыталась почувствовать себя петербурженкой. Вечерами мы с дочерью гуляли в Таврическом саду, завели себе любимый книжный магазин недалеко от дома, и любимую булочную, где нас начали узнавать и величать «сударыней» и «юной леди», и где мы покупали вкуснейшие сочни (не сочники) к чаю. И если бы дочь была чуть постарше, я непременно говорила бы ей поставленным голосом: «Полина, обед через 20 минут, сбегай на угол в булочную и купи, пожалуйста, хлеба». И она бы брала авоську и бежала в булочную, при этом незаметно для себя впитывая красоту, изгибы и линии невероятных фасадов, бессознательно ощущая историю и связь с прошлыми поколениями. А потом, когда бы она выросла, вспоминала бы эти моменты, как самые теплые мгновения детства, неразрывно связанные с образом любимого города.
Но все это, конечно, была игра. Ведь я прекрасно понимала, что это неправильно, нечестно. Это прозвание — петербурженка - нужно еще заслужить. Война, блокада, голод и холод. Удивительным образом в это тяжелое время переплетались между собой трагические и счастливые истории людей, сближая и объединяя чужие и незнакомые друг с другом семьи, жизни. И теперь это уже достояние каждого, кто родился в Ленинграде-Петербурге.
Вон видишь эти краснокирпичные стены — это Кресты, твоя прабабка простаивала здесь в мороз по три дня, чтобы отнести передачу посаженному по политической статье мужу. А вот здесь мы провожали твоего двоюродного дядю, его выслали на Колыму и он там замерз насмерть в Севвостлаге. А твоя бабушка умерла бы от голода в блокаду, если бы не соседи, которые отдавали ей часть своего хлеба. А твоя тетка долбила слабыми руками лед на Неве, везла его на саночках через Синий мостик, а потом топила печку книгами и паркетными досками. Она выжила, состарилась и не могла видеть, как кто-то не доедает хлеб. И город хранит эту память: о выживших и об ушедших, о благородных и малодушных, о тех, кто помог, и тех, кому помогли.
Почувствуешь это, разделишь воспоминания, и тогда город примет тебя, допустит до чего-то тайного, упрятанного от глаз других. И ты полюбишь его неистово, до боли, до того, что никому и никогда не позволишь «обижать» его память, до того, что ни один самый красивый в мире город, ни Венеция, ни Нью-Йорк, ни Амстердам не смогут вытравить из твоего сердца образ родного Ленинграда. Что это за таинство, понять сложно. Но оно существует. И как сказал один ленинградец, порой, кажется, что Петербург — это даже не город, а тайное братство, вроде масонского.
Существование этой всеобщей любви вызывает огромное уважение и непреодолимое желание быть частью этого сообщества. И думается тогда, что строительство безликих хрущевок и сталинок, и прочего девятиэтажного типового жилья действительно было своего рода заговором. Ведь любить эти строения сложно, также как невозможно было любить серые заводские коробки с вечно дымящими трубами, также как невозможно любить уродливые торговые центры из стекла и бетона сейчас. И Петербург с его чудом выжившей, спасенной архитектурой, как раз говорит нам о том, как сделать людей патриотами, как сделать их преданными своей малой родине.
И это не про законы, указы и желание контролировать мысли, запрещать или разрешать, это про красоту, которую каждый чувствует и запоминает по-своему, но всегда с одинаковой теплотой и любовью. И чтобы горожане любили свой город, нужно беречь, а не разрушать. Ведь любовь именно в этих сохраненных старинных фасадах, где пили чай по вечерам бабушка и дед, где росли и взрослели родители, где родился и вырос сам, и где ты хочешь растить своих детей. А в безликом не живет ничего, в безликом пусто и холодно, и нет ни воспоминаний, ни любви.
Я очень люблю свой город. Но в нем так мало осталось от того, каким видела его моя бабушка, и моя мама. Всё меняется слишком быстро, слишком легко. Наверное это неплохо. Наверное это такое время. И нет больше красивой мозаики на фасаде спортшколы, которой я любовалась вместе с отцом в запыленное окно желтого автобуса, и сровняли с землей кинотеатр «Родина», где показывали сборники «Ну, погоди» по выходным, что-то сломали, что-то «сгорело». И на месте сломанного и разрушенного возводят безликое, серое, стеклянное и пустое. Чем наполнят эти офисные центры и гипермаркеты сердца наших детей? Что оставят в памяти? И захотят ли они остаться в городе, который для каждого нового поколения становится чужим?
